Сегодня 22 июня 2008 года исполнилось 67 лет со дня переменившего весь ход истории в мире, и особенно в нашей, вернее, моей Родине. Этот же день породил ту цепь событий, которые привели к моему рождению. Предки мои жили в городе Санкт-Петербург, Питере, Ленинграде, где теперь живу и я. Моя мама родилась в 1910 году. По году рождения видно, что ей, как и многим её ровесникам не пришлось спокойно учиться. Она вышла замуж и родила трёх дочерей. Жили они в Колпино на главной улице, в доме, который был построен руками самих рабочих. Муж работал начальником цеха на Ижорском заводе, одним из крупнейших машиностроительных предприятий России. После начала войны линия фронта очень быстро придвинулась к Ижорским заводам, и для их защиты срочно был создан Ижорский батальон. Одной из рот командовал муж моей матери. В сентябре в одной из контратак он погиб. С тремя детьми мама осталась одна. Как они выжили мама рассказывать не любила. В 1943 году их, как семью погибшего офицера вывезли из блокады в город Челябинск. Туда же со своим заводом попал мой будущий отец. Он был один без семьи, т.к. её не удалось или не успели эвакуировать с заводом. Там я и родился в декабре 1944 года. После освобождения Украины выяснилось, что семья моего отца осталась жива, и он уехал к ней. Мама вернулась в мае 1945 года в Колпино и стала жить с четырьмя детьми.
Когда мне исполнилось два года, мои родственники поняли, что у меня гемофилия, но так как владельцами такого же «богатства» были и другие их родственники, то особого значения они этому не придавали. Я рос, как все. Ясли, детский сад, школа.
После войны страна жила в эпоху, когда любое отклонение от установленного порядка жестоко каралось. В 6 часов 45 минут утра звучал первый заводской гудок. Надо было встать, позавтракать, собраться взрослым на работу, а детям в школу, детский сад, ясли. В 7-30 второй гудок, в 8-00 третий, который сигнализировал о начале рабочего дня. Отсутствующий или опоздавший имел шанс начать работу за пайку, а не за зарплату. В дальнейшем это мне помогало, т.к. без будильника я всегда просыпался очень рано. Если гемофилия не давала о себе знать, то уходил вместе со всеми. Если болячка прихватывала, то тот кто работал в вечернюю смену оставался со мной и либо вел или нёс в детскую больницу, либо вызывал скорую помощь, а та, как правило, везла в больницу.
После эвакуации мы поселились в довоенной квартире, но уже в двух комнатах из трёх, в одной из которых стоял рояль, переживший блокаду. Третья комната была отдана медсестре, прошедшей всю войну в госпиталях. Квартира была сама по себе не очень большая. На кухне стояла плита, дрова для которой хранились в подвале. Из удобств был туалет и холодная вода. Дом стоял на центральной улице города. Улица начиналась от заводоуправления и, пересекая весь город, переходила в дорогу, соединяющуюся с московским шоссе. Покрытие было булыжным и, всегда было интересно смотреть, как этот булыжник перекладывали. При строительстве завода в начале восемнадцатого века река Ижора была перекрыта плотиной. Для лучшей регулировки уровня воды от основного русла было прорыто два канала, которые тоже были перекрыты плотинами. В плотине, перекрывавшей основное русло, была в 19 веке установлена турбина для автономного электроснабжения. До её установки приводом для станков было вода.
Город, построенный для рабочих Ижорского завода, жил интересами завода и завод поддерживал всю коммунальную и социальную структуру города. Я посещал заводские ясли, детский сад и больницу. Посещение детских учреждений прерывалось на посещение больниц или сидение дома. В больнице оказывалась первая помощь, и я после этого, либо сидел дома, либо при более серьёзном случае попадал в больницу им. К. А. Раухфуса, которая находится на Лиговском проспекте, теперь около Концертного зала «Октябрьский», а ранее около Греческой церкви. Государство во времена моего детства не могло или не хотело оплачивать родителям время по уходу за больным ребёнком.
Первая помощь выражалась во внутривенном переливании крови или хлористого кальция, перевязки открытого кровотечения и просьбы находиться в покое. С покоем было труднее. Будучи по натуре подвижным, лежать в кровати мог только тогда, когда очень больно. В будни, когда все были на работе, приходилось ждать младшую сестру, которая по дороге из школы заходила в детский сад и приносила мою порцию еды. В послевоенный период, когда с питанием для всех были проблемы, детский сад выдавал ежедневное меню на дом, где я и съедал дневной рацион, как правило, холодным. Это было обязанностью детского сада. Вдобавок это снижало нагрузку на семейный бюджет, т.к. на зарплату мамы прокормить пятерых было очень трудно. Есть холодное было очень грустно, если не сказать противно, и я при первой возможности пытался добрать до детского сада. Детский сад находился по диагонали через перекрёсток. Расстояние метров сто преодолевалось даже на одной ноге. Иногда оставался ночевать в изоляторе детского сада.
Дома, как и все дети, находился редко. Основным местом пребывания был двор. Участвовал во всех совместных мероприятиях и играх. Перерывы в общении все сверстники воспринимали спокойно, ну заболел, ну вернулся. Противоречий не появлялось, т.к. ничем другим от них не отличался. Участвовал во всех подвижных играх без скидок и иногда мог сделать лучше и больше. До школы успел освоить (на уровне гамм) рояль. Рояль пришлось продать, т.к. катастрофически на хватало жизненного пространства. Научился читать и писать печатными буквами. Летом детский сад переезжал на берег Финского залива. Рядом через забор находился пионерской лагерь, где я был, учась в начальной школе.
В начале 1951 года, во время игры в прятки в гостях у соседней ровесницы, получил по голове детским ведёрком. Так моя соседка выразила свою радость по поводу находки меня под кроватью. Вмятина осталась на всю жизнь. Кровь хлынула сразу и меня, в нахлобученной зимней шапке, которую использовали в качестве перевязочного материала, муж второй моей сестры почти бегом понёс в больницу. Последнее что я помню, балки строившегося металлического моста и лед под ним. Следующее воспоминание – виноград, который принесла мама. После больницы попал в санаторий в Сестрорецке. Санаторий находился в деревянном 2-этажном доме на берегу Финского залива. В помещении находились мало: спали, ели, занятия. Остальное время на свежем воздухе. Гуляли по лесу, по берегу залива. По утрам как бы зарядка. Воспитательница во время пробежки по кругу, стоя в центе, постоянно повторяла: «дышите носом, дышите носом». Возможно, это и освободило мою жизнь от ангин и воспалений. В школу я опоздал, и меня брать в первый класс не хотели, да и я, волнуясь, назвал букву «а» буквой «б», в итоге взяли, но отношение моей первой учительницы ко мне было соответствующим.
Как я учился в начальной школе, помню плохо. Помню, что меня часто оставляли после уроков, но не за плохое знание уроков, т.к. у меня проблема была только в чистописании, да в незнании слов гимна. Возможно, это было связано с моей непоседливостью. Учительница хотела научить сидеть меня тихо и не мешать, ей проверять тетради. А после второй смены, да зимой, возвращение домой было грустным. Темно, холодно, скользко. Очень хотелось есть и согреться. Как и где делал уроки, не помню. Переводили меня из класса в класс без проблем.
В четвёртом классе пошел в Дом пионеров, в кружок судомоделизма. Узнал, что липа самый лучший материал для вырезки фигурок. Сделал маленькую модель яхты, получил похвалу. Пришло время пилить лобзиком. Постеснялся спросить, как им пользоваться, т.к. на вопрос могу ли, ответил, могу. Сломал пилку, очень дефицитную в то время, Стало стыдно, перестал ходить, но понял: не знаешь как – спроси. В дальнейшем помогло, правда, пришлось понять какими должны быть вопросы, чтобы получить нужные ответы.
Пропускал школу только по болезни, хотя и много, прогуливал редко.
Летом отдыхал во дворе, в пионерском лагере и где придётся. Скучно не было. Старые окопы были не далее двух километров, да и река было под боком. Лодок было много, да и рыбы тоже. Мастер по изготовлению лодок жил и делал их в нашем дворе. Смотреть на его работу было очень интересно. Строгать и вырезать – тоже, да и всегда хотелось сделать что-нибудь своими руками. Плавать так и не научился, хотя воды не боялся. Вода не держала. Много читал, особенно когда болел, т. к. этим было легче заглушить боль. Читал всё подряд. Мама приносила книги из библиотеки, и дома что-то осталось после войны.
Семья пополнялась свояками, племянниками, и у меня всё меньше оставалось пространства для личных надобностей. Даже уроки готовил, где придётся, т.к. постоянного места не имел.
В пятый класс я пошел уже в совершенно другую школу. Это была одна из первых школа-интернат. Находился он в Ленинграде на 8-ой Красноармейской улице в здании, построенном ещё до Октябрьского переворота, как специальное учебное заведение пансионного типа. Здание имело три этажа. Для полузакрытого учреждения было очень удобным и достаточно комфортным. Классы были по 22-23 человека. Кроме классов были кабинеты физики, химии и биологии с ботаникой. Спортивный и актовый залы.
Именно здесь я понял, что учиться это удовольствие. Почему-то наличие отсутствия фактора стало меньше беспокоить (я имею в виду не концентрат фактора, а его физическое отсутствие в крови). Отсутствие стрессовых ситуаций, режим и доброжелательное отношение действует не хуже лекарств.
Наши учителя с ещё довоенным (до 1941 г.) стажем работы, поклонники «Педагогической поэмы» и «Республики ШКИД», учили нас достаточно добросовестно и многому. Когда учился в 5-м или 6-м классе в гости в школу пригласили одного из авторов «Республики ШКИД», а именно Пантелеева Алексея Ивановича (в книге он под именем Лёнька). Кроме собственно учёбы, было и обучение ремеслу: столярному, плотницкому и слесарному. В 8-м классе научили работать, а точнее азам работы на токарном, фрезерном, строгальном и сверлильном станках. Многие вещи для школы делами сами на уроках труда.
Директором школы и преподавателем литературы был фронтовик, преподавателем физкультуры и учителем танцев был майор-артиллерист. Он учил нас правильной походке, учтивости в отношениях к женщине, основам этикета и так называемого галантного отношения. В физкультурном зале стоял рояль, под звуки которого мы занимались физкультурой и танцами.
Форма одежды для школы была как у солдат – гимнастёрка с ремнём и брюки. Воротник гимнастерки был стойкой и требовал чистого белого подворотничка. Хорошо я еще дома был знаком с ниткой и иголкой.
Классная дама, она же преподаватель математики, таскала нас по всему городу и мы довольно хорошо его узнали. Она же учила домоводству и рукоделию, правилам сервировки стола и пользования приборами. Всё это подкреплялось тем, что столы в столовой мы накрывали сами и пользовались приборами на практике.
Ещё до школы я умел вышивать всеми возможными способами, т.к. надо было убивать время вынужденного безделья. Сестре помогал при шитье, рисовал выкройки, прокладывал силки и смётывал детали перед примеркой, пока она была на работе, а я по болезни сидел дома. Мне всегда было интересно учиться чему-либо, что в дальнейшем мне не помешало. Даже конкурс по чистке картошки был интересен.
Учились мы и готовили уроки в одном и том же классе, что было удобно, т.к. учебники таскать не приходилось. Кабинеты были оборудованы так, что, следуя учебной программе, каждый на своём столе на двух человек мог повторить этот опыт. Это касалось и физики, и химии (я помогал учителю готовить реактивы к уроку), а в кабинете ботаники стояли вытяжные шкафы, в которых можно было выращивать растения разных климатических зон.
Ещё в 5-м классе к нам приходили преподаватели из музыкальной школы и проверяли наши музыкальные способности. Тех, кто им подходил, приглашали в музыкальную школу для окончательного собеседования и приёма. Меня им уговорить не удалось, т.к. я хотел учиться только игре на рояли, а мне предлагали любой другой музыкальный инструмент, как основной, а рояль был бы как приложение.
Наш класс имел годовой абонемент на детские спектакли театра оперы и балета Кирова, я с удовольствием посещал все спектакли.
Я опять пошел в Дом пионеров в кружок судомоделизма, моя модель подводной лодки участвовала в соревнованиях и заняла призовое место. В дальнейшем мне выдали удостоверение пионера-инструктора по судомоделизму. Нас учили собирать и разбирать винтовку Мосина образца 1897 года. Приходили инструкторы из ДОСААФ и устраивали соревнования по стрельбе из пневматических винтовок. Потом меня пригласили в стрелковый тир, дали пострелять из малокалиберной винтовки и пистолета и хотели оставить для дальнейшего обучения. Пришлось сознаться, что я не буду военнообязанным, и меня отпустили, хотя и с неохотой.
Всем этим заниматься нам не возбранялось. Требовалось только не запускать уроки. У меня проблем с этим не возникало, т.к. письменные уроки я делал на устных уроках. А устные уроки готовил перед началом конкретного урока.
Во время самоподготовки был консультантом для всех, кому нужна было помощь.
Я и моя соседка по парте на последнем ряду, куда меня постоянно ссылали за постоянные подсказки на контрольных работах, решали свои варианты, как правило, самыми первыми, а затем рассылали решения по классу. Однажды произошел казус. Наша классная дама, уверовав в то, что я всегда решаю правильно, в очередной раз открыла мою тетрадь и стала сверять по моим ответам контрольные работы моего варианта. Моему другу за неправильный ответ она снизила оценку. Он при исправлении контрольной зовёт меня и спрашивает, где ошибка, я проверяю и не нахожу её. Беру свою тетрадь, а там другой ответ. Стали сверять, а это я, оказывается, ошибся в своей работе. Пришлось классной даме исправлять отметки.
Я в свободное время на уроках, как правило, читал, а соседка вязала. Нас пытались наказывать, но не помогало. У меня в дневнике как-то за учебный год набралось 103 замечания и несколько расписаний для мамы, когда она может посетить школу для разговора с классной дамой. Особенно настойчиво маму приглашали после того, как я стал входить в класс с улицы по водосточной трубе.
Единственной трудностью для меня в школе стал иностранный язык. Я захотел заниматься немецким, и сначала это было очень интересно. Наша первая очень весёлая и дружественная учительница ушла в декретный отпуск, проучив нас всего до зимних каникул. А потом начался калейдоскоп со сменой учителей, и их видением обучения иностранному языку. Вместо удовольствия это стало простой зубрёжкой, а я её терпеть не могу. Но в тот момент истории нас заставляли зубрить грамматику на базе очень малого объёма слов, а обучение на разговорной речи не приветствовалось. Вот поэтому большинство из моего поколения и остались без языка.
В выходные дни и каникулы можно было уезжать домой, но я, как правило, оставался в школе, так как мы куда-либо ездили, или ходили пешком по городу. Однажды в весенние каникулы ездили в область с концертами. Жили в школе и выступали в соседних деревнях. Вставали рано и вместо мытья водой, раздетые по пояс, мылись снегом. Никто не заболел. Снегу было по пояс, и он был идеально белый. Кошеварили по очереди. Летом после 5-го класса жили в Павловске рядом с парком. Павловский дворец был ещё в стадии восстановления. Следующее лето жили в Приозёрске. Место красивейшее, ещё не затоптанное туристами, рыбалка, ягоды и грибы, походы и экскурсии. Для детей, впервые попавших так далеко от города, очень большая масса впечатлений. Учились топографии, приучались к жизни в лесу и многому, что потом пригодилось в мирской жизни. Последнее лето в этой школе прошло в пионерском лагере на Карельском перешейке. Лагерь был на берегу озера. Рыба и раки были в изобилии. Дно озера было песчаным, плавно уходящим в воду и в камышах была протоптана дорожка к бассейну, где купались и проводили соревнования. Глубина была чуть больше 1,5 метра. Опять пытался научиться плавать, но не получилось. Когда уже взрослый пошел в бассейн тренер объяснил, что у меня слишком плотные кости и из-за этого отрицательная плавучесть. Нужно не стесняться надевать надувной пояс.
Школа была 8-классная. Восьмой класс прошел, как и предыдущие классы. Но весной отсутствие фактора с чужой помощью проявилось, и я попал первый раз в Институт переливания крови. Мне 15 лет. Меня кладут на стол в перевязочной и Виктор Степанович Абрамов, вечная ему память, накладывает мне на губу не меньше четырёх швов. Из-за большой кровопотери мне делали переливания крови, т.к. плазма и другие препараты ещё находились в стадии разработки. Это стало началом развала локтевых суставов. Раньше в детской больнице все внутривенные вливания делали шприцами, а их иголки не портили вены. В институте уже внедрялись системы для переливания, которые имели иголки 2 – 2,5 мм и при этом тупыми. Каждый укол вызывал внутрисуставное кровотечение и соответственно способствовал разрушению сустава и боль.
Учебный год закончился, и я получил направление в девятый класс другой школы-интернат. Школа находилась в другом районе города, но ближе к дому. Это была 10-классная школа, начиная с первого. Количество учеников было значительно больше, и размещалась она в двух зданиях. Одно собственно школа, а другое спальный корпус. В школа были ученики, посещавшие её, но жившие дома. Система обучения значительно отличалась от предыдущей. Учителя в основном отбывали повинность, классы были такими, что достучаться до каждого ученика стало труднее. Тем, кто не мог сразу разобраться в теме, помощи почти не было, т.к. учителя не любили дополнительной нагрузки. Школа стала терять своё основное предназначение учить, а превращалась в поставщика обязательной программы, а усвоили её или нет, стало безразличным.
Для меня это стало малоинтересным и я, закончив учебный год достаточно нормально, правда по немецкому языку тройку поставили только после того, как я сказал, что ухожу и к ним не вернусь. Со справкой об окончании 9-го класса я расстался с дневным обучением. В 9-м классе мне исполнилось 16 лет и я получил свой первый паспорт. Отсутствие фактора и в этом классе преподнесло сюрприз. Однажды, перед 8 марта с приятелем сбежали с урока за конфетами для одноклассниц. Когда возвращались и уже подошли к школе, из её дверей вышел директор. Не желая с ним встречаться, резко повернули за угол. Моя левая нога на скользкой подошве соскочила с поребрика, и я коленом врезался в его угол. Пошел на урок, но т.к. боль стала очень сильной, пополз в медпункт. Снял брюки, показать ушиб, а одеть их обратно не смог. Скорая, больница общего профиля и гипс. Стал врачам объяснять, что гипс мне противопоказан, но они сделали мне обезболивающий укол и кинули на койку. Утром мне соседи по палате рассказали, на каком языке и как витиевато я отправлял врачей к их родственникам. Мой лексикон понравился даже медсестрам, которые так много и красиво слышали только на войне. Меня опять в скорую и на 2-ю Советскую в родной институт. Гипс мне сняли и Виктор Степанович прочитал мне лекцию, как жить дальше. Так с этим и живу, перестав танцевать уже после 60 лет.
Итак, я получил все документы об окончании 9-го класса и уехал на целину к сестре. Целина, это такая авантюра по увеличению посевных площадей под пшеницу. Идея была хороша, но исполнена была по-дурацки. Для жилья людей была отведена голая степь и их энтузиазм. Началась эта авантюра в 1954 году, а я поехал в гости в 1961. Это был год полёта Ю. А. Гагарина в космос.
Поездка на целину стала первым испытанием на самостоятельность. Путь предстоял неблизкий с пересадками в Москве и Омске. До Москвы поездом ночь и от Москвы до Омска поездом трое суток. От Омска до посёлка Иртышск, Павлодарской области Казахской ССР, на старинном колёсном пароходе вверх по течению 180 километров за двое суток. Ехал почти неделю.
Приключения начались сразу. Даже приехав из большого города, выйдя с вокзала, слегка растерялся. Правда, до выхода из здания вокзала, зашел в парикмахерскую. Виртуоз по части стрижки извертелся вокруг меня и даже отстриг микро кусок от уха. Он умудрился, не давая прервать свою болтовню, произвести с моей головой столько манипуляций, что всё это обошлось мне в 1 рубль 49 копеек «хрущёвских» рублей. Эти деньги были введены с 01 января 1961 года. При этом номинал монет достоинством в 1, 2 и 3 копейки не изменился. Номинал всех других дореформенных монет и купюр уменьшился в 10 раз. Если коробок спичек до реформы можно было купить за 10 копеек, то после реформы он стал стоить 1 копейку. И тот, кто до реформы имел 10 монет по 1 копейке, мог после реформы купить на эту сумму 10 коробков спичек, в отличии от того кто имел до реформы 10 копеек одной монетой. Фильм «Менялы» как раз и посвящён этой ситуации. Сумма, взятая с меня парикмахером, сделала существенную брешь в моём кошельке, учитывая, что стакан кофе с молоком и сдобная булка стоили 22 копейки.
Скорость перемещения жителей и гостей Москвы была значительно выше, чем дома, а лица людей более отрешёнными. Спросить дорогу было, как бы, не у кого. Не помню как, но добрался до Красной площади. На улице 25 Октября зашел на почту и отправил открытку в Ленинград одноклассникам. Адрес написал из записной книжки и благополучно оставил её на столе с лежащим в ней билетом на поезд. Поехал на ВДНХ (сегодня ВВЦ), находился и, устав (колено после травмы ещё не восстановилось), сел на скамейку передохнуть. Лезу в сумку за билетом чтобы уточнить время отъезда и вагон, а билета и записной книжки нет. Стало малость дурненько. Стал шарить во лбу и где-то, минут через 20-30 стало ясно, что надо возвращаться на почту. Ну а если там нет, то ???.
Первый раз на почту я пришел со стороны Ленинградского вокзала, а теперь надо было ехать со стороны ВДНХ, куда я добирался не совсем прямым путём. Нашел почту и начал обходить окошки с вопросом, не отдали ли им записную книжку. Выручила песня, слова которой, записанные на листке бумаги, лежали в ней. Песня была туристская «Дым костра создавал уют, искры вспыхнут и гаснут сами…». Мне вернули записную книжку, и я благополучно сел в поезд и поехал дальше.
Если до Москвы нас тащил тепловоз, то после это был паровоз со всеми вытекающими последствиями. Лето, жара, качество угля разное, а держать закрытыми окна, нет сил, то ясно как выглядели пассажиры уже через несколько часов пути. Поезд был обычным пассажирским и стоял на станциях достаточно долго. На стациях к поезду подходили местные жители с горячей картошкой, малосольными огурцами, яблоками, ягодами и прочей домашней снедью. Стоило всё очень дёшево- горячая варёная картошка с парой огурцов и куском хлеба стоила 20-30 копеек. Такие цены помогли доехать до Омска не очень комфортно, но и не голодая. В дороге была масса впечатлений. Пейзаж за окном менялся с каждым километром, и смотреть в окно было одним удовольствием. Интересно было и на станциях. Поезд шел по территории, не затронутой войной. Сохранились вокзальные постройки, наверное, со времени постройки железной дороги. Поезд вёз, возможно, на «стройки коммунизма», очень много демобилизованных матросов и на не очень больших станциях они бежали до ближайшего колодца и начинали обливаться холодной водой, потом гурьбой бежали за медленно трогающимся поездом и прыгали в вагоны. Пока ехал до Омска, стало ясно как велика наша страна и как много в ней людей самых разных типов и по внешнему виду и по характеру. На одной из станций в районе Урала, прогуливаясь вдоль поезда, увидел, как между вагонами друг против друга сидели дед с бабкой. Спросил их, «А что так?», ответили, «Да нам недалеко, на свадьбу к родне, денег нет, а так ещё в гражданскую начали ездить». Следующая станция была часа через два. Проехал мимо города, где родился, кроме обилия труб и большого количества дыма из них, ничего не увидел. На подъезде к Омску переезжали через реку Иртыш. Широкая и полноводная река внушала уважение. Сойдя с поезда, пошел на речной вокзал. Мой пароход уходил утром на следующий день. Дебаркадер был деревянным, постройки середины 19 века. Узнал цену билета и, поняв что денег на билет не хватает, пошел в ресторан продать бутылку водки «Столичная». Это была одна из двух бутылок, которые я вёз в подарок свояку, хватило поужинать и на билет.
Пароход производства начала ХХ века был грузопассажирским и поэтому его в первую очередь загружали, а потом пускали пассажиров. По Неве такие суда не ходили, и он был для меня в новинку. Это был очень крупный пароход для речных перевозок. В фильме Волга-Волга снимался однотипный пароход. По бокам у него было два колеса, по внешней поверхности которых бы прикреплены шлицы, установленные параллельно оси вращения и под углом к внешнему диаметру колеса. При вращении они как бы загребали воду и создавали движущую силу. Ось вращения представляла из себя очень большой коленный вал вращаемый двумя шатунами, возвратно-поступательное движение которых обеспечивали два паровых цилиндра. Машинное отделение занимало значительную часть судна.
Иртыш в это время года бывает особенно полноводным, с достаточно сильным течением. Из-за этого скорость движения в верх по реке была очень медленной. Жаль, что в те времена, даже фотоаппарат «Смена» был доступен не всем. В итоге добрался до районного центра Иртышск, а от него до совхоза Иртышский, где жила и работала моя сестра.
Сестра с мужем уехали на целину по комсомольской путёвке с Ижорского завода в 1954 году. Первый раз они смогли приехать в гости в декабре 1960 года. Встретили с нами 1961 год и уехали. Пригласили меня к себе в гости. Вот я и приехал.
Отдохнул великолепно, т.к. место расположения совхоза было очень хорошим. На левом берегу Иртыша, сразу за пойменными лугами и на правом берегу речки, которая была притоком Иртыша. Рыбы любой и много. От плотвы в речке, до стерляди на Иртыше. Свежее молоко по утрам, пшеничный хлеб своей выпечки, рыбалка и охота влили такой заряд бодрости, что я забыл о своём травмированном колене. Но всё хорошее кончается, и пора было слезать с чужих шей и начинать зарабатывать на жизнь.
По возвращении пошел и записался в вечернюю школу, после чего стал устраиваться на работу. Мне ещё не было 18 лет, и маме пришлось сходить в исполком и получить разрешение на работу. С этим разрешением я был принят в ЦИЛ (центральная измерительная лаборатория) учеником контролёра по проверке технологической оснастки.
С 09 октября 1961 года я перестал быть нахлебником.
